Ею была проведена тщательная ревизия моих компакт-дисков и кассет (не укрылись от ее недремлющего ока даже запрятанные на всякий пожарный в шкафу под трехметровой горой одежды). Все, что не относилось к попсе, было объявлено «контрреволюционным» и опечатано большой красной печатью губной помады. Я был удивлен, когда обнаружилось, что все ее вещи не помещаются в единственный шкаф, который всю жизнь стоял полупустой и служил по совместительству штаб-квартирой любимого кота.
Большую часть моей подушки нагло оттяпал плюшевый медведь. Кровать автоматически стала трехместной, а гнусный «соперник» издевательски терся своей мохнатой лапой о мой нос, вызывая чих.
Телефон был занят по нескольку часов. Друзья не раз напоминали мне, что следовало бы не забывать класть трубку после разговора, не подозревая, что трубка не просто так лежит, а «работает». Бесполезно. В момент, когда телефон находился у уха моей милой, она обращала на меня примерно такое же внимание, как на пробегающего мимо таракана.
Она почему-то упорно не понимала, что можно делать до полуночи с друзьями в подъезде. Объяснение: «Мы просто общались» совершенно не катило, а «Я пойду немного прогуляться» вообще было неприемлемо, равносильно немедленному расстрелу непрерывным двухчасовым словарным потоком. С друзьями приходилось общаться только по электронной почте. Хотя в этом тоже имелись свои плюсы: учился грамотно излагать свои мысли в печатной форме, моя дорогая даже подарила мне «Учебник русского языка для начальных классов».
Ванная с утра всегда была занята в течение нескольких часов. Не пускали туда не только детеныша человеческого, то бишь меня, но и любимого кошарика. Зато приятно было видеть трансформацию пещерного человека в человека квартирного: злой, с «полузакрытыми» косыми глазами, лохматый крокодил, заходящий в ванную, превращался по возвращении оттуда в мою «милую».
Я перестал пугаться, когда при попытке открыть дверь, по другую ее сторону тут же, как сигнализация, «срабатывал» женский голос: «Это ты, дорогой?»
В моей ванной комнате «поселились» непонятные предметы: гель для душа, молочко для лица, лосьон для тела, пена для ванны, масло для тела, гель увлажняющий, гель освежающий, гель тонизирующий, гель под настроение: желтый, красный, зеленый, серобуромалиновый в крапинку — и все это, оказывается, заменяет хозяйственное мыло.
Мне надоела еда: йогурты, фругурты, кефиры, бифидоки, простокваши, твороги, ряженки и прочая кисло-молочная дрянь. Моя милая вела здоровый образ жизни, была на пожизненной диете и стремилась к формам супового набора (опасаюсь, как бы собаки не стали на нее бросаться), только говорящего и ходячего. В общем, я питался как настоящий мужчина из рекламы «растишки». Тайком в своей комнате на электрической плитке отваривал пельмени или макароны, стараясь музыкой заглушить громкое, полное удовольствия и райского наслаждения чавканье. Так и не понял, как это существо, называвшееся девушкой, могло питаться такой несерьезной едой. Может, она заряжалась от солнечной энергии или тайком «присоединялась» к электророзетке?
Проснувшись утром, я первым делом бежал к бедняге компьютеру. «Та-а-ак, еще горячий — значит совсем недавно легла…» Говорю же: «На улице темно — значит ночь, а ночью надо спать» — Не понимает. Я привык, что почти все темное время суток моя милая что-то усердно дробила и дробила по беспомощным кнопкам, не имеющими даже права голоса. Как у нее только мозоли на пальцах не появлялись. (Мне стоило набрать один реферат, после чего неделю болели руки.) Я даже привык засыпать под размеренный стук клавиатуры.
Пришлось выучить особо памятные даты: раз в месяц на стиральной машине в туалете (месте сбора входящей корреспонденции) появлялся журнал «Cosmopolitan». Значит можно было не рассчитывать попасть туда в этот вечер. Проще — к соседям. Даже грохот пушечной канонады или запах горячего шоколада не могли выманить ее оттуда.
Кроме того, в моем поведении и характере появились мысли и поступки, которых я раньше в себе не замечал. Я стал волноваться, если она задерживалась вечером без повода, и ревновать, если она задерживалась вечером с подругами, хуже того — с друзьями.
Когда она заболевала, я не находил себе места. Пересмотрел в поисках рецептов все номера хранившегося на полке любимого журнала «Моtо», но кроме рецептов, как починить мотоцикл, ничего не нашел. Пока искал, она уже выздоровела (с помощью советов мамы, всегда готовой положить себя на алтарь спасения дочери).
Среди груды кружевных лифчиков, трусов, больше похожих на резинки от них, «крылатых» прокладок с трудом мог отыскать свою единственную пару носков. Она же, протянув руку наобум любого этажа этой многоэтажки нижнего белья, с вызывающей легкостью всегда доставала именно то, что искала, или даже то, что искал я, самостоятельно — неделю-полторы не меньше.
Я мечтал об одиночной камере, желательно подальше от мира женщин. Вспоминал с грустью холостяцкие дни и друзей. Я стал забывать их лица.
Но однажды она ушла… Ничего не сказала. Просто собрала вещи и ушла. Не пришла ни в тот день, ни потом. А я ждал и как угорелый бежал к каждому телефонному звонку или, как сторожевая собака, от малейшего шороха бросался к щели двери, ожидая услышать там ее запах. Эти дурацкие духи, за которые я выложил ползарплаты, никогда их не забуду.
Потом она также неожиданно вернулась. Открыла дверь своим ключом. И я решил больше не оставлять ее надолго одну. Потому что заболел — не мог без нее.
